Your mind? --Your mind is water through an April night, A cherry-branch, plume feathery with its white, A lavender as ..
Пора, однако, обратиться к делу: я почти признался выше, что иногда и мне, несмотря на упомянутое золотое правило, бывало скучно...
- Приезжая назад, спят они сномбогатырским. Первый раз - 12 дней, второй - 24, третий - 31. Противникиприезжают и пируют. Она подносит им сонных капель... и проч. Мачеха ..
Завтра - четвертый, потом пятый, шестой... Смерть, где ты? Иди, иди! Возьми меня! Но смерть не приходит и не берет меня. И я лежу под этим страшным солнцем, и нет у меня глотка воды, чтоб освежить воспаленное горло, и труп заражает меня. Он совсем расплылся. Мириады червей падают из него. Как они копошатся! Когда он будет съеден и от него останутся одни кости и мундир, тогда - моя очередь. И я буду таким же. Проходит день, проходит ночь. Все то же. Наступает утро. Все то же. Проходит еще день... Кусты шевелятся и шелестят, точно тихо разговаривают. "Вот ты умрешь, умрешь, умрешь!" - шепчут они. "Не увидишь, не увидишь, не увидишь!" - отвечают кусты с другой стороны. - Да тут их и не увидишь! -громко раздается около меня. Я вздрагиваю и разом прихожу в себя. Из кустов глядят на меня добрые голубые глаза Яковлева, нашего ефрейтора. - Лопаты! - кричит он. - Тут еще двое, наш да их ний. "Не надо лопат, не надо зарывать меня, я жив!" - хочу я закричать, но только слабый стон выходит из запекшихся губ. - Господи! Да никак он жив? Барин Иванов! Ре бята! Вали сюда, наш барин жив! Да доктора зови! Через полминуты мне льют в рот воду, водку и еще что-то. Потом все исчезает. Мерно качаясь, двигаются носилки. Это мерное движение убаюкивает меня. Я то проснусь, то снова забудусь. Перевязанные раны не болят; какое-то невыразимо отрадное чувство разлито во всем теле... - Сто-о-ой! 0-опуска-а-й! Санитары, четвертая смена, марш! За носилки! Берись, поды-ма-ай! Это командует Петр Иваныч, наш лазаретный офицер, высокий, худой и очень добрый человек. Он так высок, что, обернув глаза в его сторону, я постоянно вижу его голову с редкой длинной бородой и плечи, хотя носилки несут на плечах четыре рослые солдата. Петр Иваныч! - шепчу я. Что, голубчик? Петр Иваныч наклоняется надо мною. Петр Иваныч, что вам сказал доктор? Скоро я умру? Что вы, Иванов, полноте! Не умрете вы. Ведь у вас все кости целы. Этакий счастливец! Ни кости, ни артерии. Да как вы выжили эти четыре с половиною суток? Что вы ели? Ничего. А пили? У турка взял флягу. Петр Иваныч, я не могу говорить теперь. После. - Ну, господь с вами, голубчик, спите себе. Снова сон, забытье... Я очнулся в дивизионном лазарете. Надо мною стоят доктора, сестры милосердия, и, кроме них, я вижу еще знакомое лицо знаменитого петербургского профессора, наклонившегося над моими ногами. Его руки в крови. Он возится у моих ног недолго и обращается ко мне: - Ну, счастлив ваш бог, молодой человек! Живы будете. Одну ножку-то мы от вас взяли; ну, да ведь это пустяки. Можете вы говорить? Я могу говорить и рассказываю им все, что здесь написано.
...
[40] "Месть за Атрида свершится рукою Ореста, когда он
В дом свой вступить, возмужав, как наследник, захочет", так было
Сказано Эрмием - тщетно! не тронул Эгистова сердца
Бог благосклонный советом, и разом за все заплатил он".
Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея Паллада
[45] Зевсу сказала: "Отец наш, Кронион, верховный владыка,
Правда твоя, заслужил он погибель, и так да погибнет
Каждый подобный злодей! Но теперь сокрушает мне сердце
Тяжкой своею судьбой Одиссей хитроумный; давно он
Страждет, в разлуке с своими, на острове, волнообъятом
[50] Пупе широкого моря, лесистом, где властвует нимфа,
Дочь кознодея Атланта, которому ведомы моря
Все глубины и который один подпирает громаду
Длинноогромных столбов, раздвигающих небо и землю.
Силой Атлантова дочь Одиссея, лиющего слезы,
[55] Держит, волшебством коварно-ласкательных слов об Итаке
Память надеяся в нем истребить...
