... Со ступеней широкой лестницы,
ведущей к вокзалу, я видел перед собой громадную площадь, обставленную
сорокоэтажными небоскребами; как реки в море, в нее вливались ярко
освещенные улицы; за громадами домов высились зубчатые и темные громады
других стен; в высоте, словно оторванные от земли, сияли станции воздушных
дорог. От светов бесчисленных фонарей, радиоактивных, электрических, газовых
и иных, что смешивались и скрещивались, получалось странное, слепительное и
переменчивое освещение. Движение толпы, экипажей, вагонов, разбег
автомобилей и ровное стремление трамваев образовывали непрерывное мелькание,
беспорядочную смену видений. Визг электрических дорог, хрипение и грохот
моторов, стук лошадиных копыт, щелканье бичей, выкрики газетчиков и
продавцов сливались с тысячеустым говором народа в один грозный, не лишенный
гармонии, гул. И время от времени в темной вышине то вырастали огни плавно
плывущего дирижабля, пыхтящего, как сказочный змей, своей могучей машиной,
то загорались огненные точки кружащегося аэроплана и слышалось победное
жужжание его пропеллера. И картина этой исступленной, этой ожесточенной
жизни, это смешение звуков, образов и светов, столь обычные для жителя
Столицы, меня, бедного провинциала, привыкшего к затишью маленького городка,
потрясли, опьянили, почти лишили разума, так что долго стоял я на площадке
лестницы в каком-то полумистическом страхе.
Десятки комиссионеров, видя мое смущение, наперебой предлагали мне свои
услуги, тянули меня за рукава, совали мне в руки объявления, но, вдруг
решившись, я оттолкнул их от себя, сбежал с лестницы и уверенно зашагал
вперед, как человек, который хорошо знает, куда он идет. Так я пересек
Площадь Мира, прошел до конца всю Большую улицу, заглядывая с любопытством
провинциала на пышные выставки магазинов, которые за зеркальными окнами
расставляют целые музеи всего, что изобретает современная роскошь, потом
свернул на какую-то боковую улицу, сделал наугад еще несколько поворотов и,
наконец, оказался на набережной...
|
